Несущий огонь - Страница 41

Он помолчал и ответил, понизил голос:

— Олдермен Этельхельм — мой самый могущественный лорд. У него слишком много воинов, слишком много приспешников, обязанных ему своими землями и богатством. Открытое противостояние с ним грозит междоусобицей.

— Но именно ее он и начнет, чтобы не дать Этельстану унаследовать трон.

— Тогда это будет заботой Этельстана, — холодно ответил король, — так что готовь его, лорд Утред, готовь его как следует, потому что моя сестра больше не может его защищать.

— Не может?

— Моя сестра умирает.

Мне показалось, что мое сердце остановилось.

В этот миг алый полог раздвинул возмущенный Эльфверд.

— Отец, этот Утред... — начал он, но тут же осекся. Он явно не знал, что я здесь.

— Что «этот Утред»? — спросил Эдуард.

Эльфверд небрежно поклонился отцу.

— Мне было велено казнить преступника. Он вмешался.

— И что?

— Он должен быть наказан.

— Так накажи, — сказал Эдуард и отвернулся.

Эльфверд нахмурился, переводя взгляд с меня на своего отца и обратно. Будь он поумнее, он бы отступил, но оказалась задета его гордость.

— Ты не кланяешься королевским особам, лорд Утред? — вопросил он тонким голоском.

— Я кланяюсь тем, кого уважаю, — ответил я.

— Называй меня «господин», — настаивал он.

— Нет, малец, не буду.

Он потрясённо пошевелил губами, повторяя слово «малец», но промолчал, только возмущённо уставился на меня. Я сделал шаг вперёд, заставив его попятиться.

— Я звал мальцом твоего отца, — сказал я, — до того дня, когда он вместе со мной штурмовал стены Бемфлеота. Мы убивали датчан, свирепых воинов, вооружённых мечами и копьями. Мы дрались, малец, мы устроили большое побоище, и в тот день твой отец заслужил право зваться господином, заслужил всё уважение, которое я по сей день ему оказываю. А от тебя до сих пор пахнет материнским молоком, и пока ты не докажешь мне, что воин, останешься мальцом. А теперь уйди с дороги, малец.

Он посторонился. А его отец не сказал ни слова. И я вышел.

***

— Он неплохой мальчик, — сказала мне Этельфлед.

— Избалованный, невоспитанный, невыносимый.

— То же самое говорят про тебя.

Я сердито заворчал, отчего Этельфлед улыбнулась, и спросил:

— А как ты? Твой брат сказал, что ты болеешь.

Она заколебалась. Я понял, что сначала она хотела всё отрицать, но затем решилась и вздохнула.

— Я умираю.

— Нет! — возразил я, но по её глазам понял, что это правда. Её красоту скрыли возраст и страдание, кожа казалась прозрачной, словно бы истончившейся, глаза потемнели. Однако она улыбалась и выглядела такой же изящной, как и всегда.

Я нашёл её в шатре под флагом с белым гусем, держащим в клюве крест, а в перепончатых лапах — меч. Я часто высмеивал этот флаг. Гусь — символ святой Вербурги, мерсийской монахини, чудом изгнавшей стаю гусей с пшеничного поля. Мне непонятно, почему чудом считается то, что может сделать любой десятилетний малыш, но если Вербурга дорога Этельфлед, она и мне дорога.

Я поставил кресло поближе, сел и взял её тонкие руки в свои.

— Я знаю одного лекаря... — начал я.

— Ко мне приходили лекари, — устало ответила она, — и много. Мне помог один знающий человек, его прислала Эльфтрит.

Эльфтрит, младшая сестра Этельфлед, была замужем за правителем Фландрии.

— Отец Каспер делал зелье, снимавшее боль, но ему пришлось вернуться обратно, потому что Эльфтрит тоже больна. — Она вздохнула и перекрестилась.— Иногда я чувствую себя получше.

— Что с тобой?

— Болит, вот здесь, — она дотронулась до груди, — глубоко внутри. Отец Каспер научил сестер делать отвар, он помогает. И молитвы помогают.

— Тогда молись почаще, — сказал я.

Две монахини, вероятно, сестры, ухаживавшие за Этельфлед, сидели в темноте в глубине шатра. Обе подозрительно разглядывали меня, но не могли слышать ни слова.

— Я молюсь денно и нощно, — ответила Этельфлед со слабой улыбкой, — и за тебя тоже!

— Благодарю тебя.

— С таким врагом, как Этельхельм, тебе понадобятся молитвы.

— Я только что вырвал ему зубы. Ты это видела.

— Он захочет отомстить.

Я пожал плечами.

— И что же он сделает? Нападет на меня в Дунхолме? Удачи ему в этом.

Она похлопала меня по руке.

— Не будь заносчивым, — она похлопала меня по руке.

— Да, госпожа, — сказал я с улыбкой. — Так почему твой брат просто не раздавит Этельхельма?

— Потому что это означает войну, — холодно ответила она. — Этельхельма любят! Он щедр! В Уэссексе нет епископа или аббата, который не берет у него денег. Он дружит с половиной знати. Он закатывает пиры! И трон ему нужен не для себя.

— Только для внука, этого куска дерьма.

— Он хочет лишь одного, чтобы Эльфверд стал королем, и мой брат знает, что витан Уэссекса это одобрит. Все уже куплены.

— А Этельстан? — спросил я, хоть и знал ответ.

— Хорошо, что ты потребовал его в заложники. С тобой ему будет безопаснее, чем здесь.

— Потому я и попросил его, — мрачно ответил я. — Неужто Этельхельм на самом деле посмеет его убить?

— Он посмеет устроить его смерть, никто и не узнает. Ты читал когда-нибудь святое Писание?

— Каждый день, — пылко ответил я. — Ни минуты не проходит, чтобы я не заглянул в пророчества Иеремии или Иезекииля.

Она улыбнулась.

— Какой же ты все-таки варвар! — она улыбнулась. —

Попроси священника рассказать тебе историю Урии.

— Урии?

— Просто запомни это имя, — ответила она, — Урия Хеттеянин.